советский военно-морской флаг

Выстрел в бухте – Сенников Г. И.

Часть 2.
советский военно-морской флаг

6 марта.

Сегодняшний день начался с происшествий.

Резкий звук ревуна – сигнал срочного погружения – как всегда, заставил пулей вылететь из подвесной койки. Стукнули кингстоны балластных цистерн. Сильный дифферент на корму перекосил отсек, и, не рассчитав прыжка, я с размаху ударился головой о соляровую магистраль. От боли и неожиданности присел, но тут же увидел такое, что заставило забыть о собственной горести: дизельный отсек был наполнен облаками пара, из которого со свистом вырывались струи забортной воды. Сердце сжалось в комок…

Из облаков пара выскочил мокрый по пояс Новожилов. Срывающимся голосом он крикнул в переговорную трубу:

– Товарищ командир! Нужно срочно всплывать! Не закрылась шахта подачи воздуха к дизелю!

Мы всплыли минут через пять: на счастье, «Арадо», загнавший лодку под воду, ушел восвояси, но и за это время воды набралось пол-отсека. Пустили помпу, а Новожилов, забрав необходимый инструмент, скрылся в рубочном люке.

Ему предстояло нелегкое дело: спуститься с мостика на верхнюю палубу лодки, добраться до люка в надстройке, где расположена проклятая шахта. И устранить неисправность. Нелегкое не только потому, что палуба лодки поминутно скрывалась в ледяной воде, но прежде всего потому, что в любое время мог появиться тот же «Арадо» или вражеские катера, и тогда мы вынуждены будем погрузиться, оставив Новожилова наверху – на смерть. И он знал это.

Николай Павлович пробыл на палубе недолго. Вернувшись в отсек, долго не мог раскрыть синего рта.

– Нет, вы только подумайте, – говорил он, вертя в руках обломок какого-то предмета. – Во всем Баренцевом море для этой деревяшки не нашлось другого места, кроме нашей шахты!

Что ж, бывает и так.

Вторая неожиданность ждала нас на позиции. Сегодня здесь на удивление «многолюдно»: то и дело проносятся катера-охотники, снуют мотоботы. Леша Уразин поминутно докладывает о шумах винтов. Но пока что все это – мелочь, не стоящая внимания. Тем не менее, командир заметно взволнован. Он сидит на комингсе переборки в центральном посту и удовлетворенно кивает в ответ на каждый доклад гидроакустика.

Оживление командира передается и нам, хотя мы не знаем толком, в чем дело. И лишь после сообщения Лешки о том, что в зоне нашей видимости появился вражеский эсминец, становится ясно: готовится встреча, будет вражеский караван.

Но день прошел, а караван так и не появился. С наступлением темноты всплываем на зарядку аккумуляторной батареи. На это раз мы не уходим подальше от берегов, а заряжаемся туда же, в район вражеского фьорда.
 

23.00. Произвожу очередной замер. Едва я наполнил мензурку электролитом, как грохот дизеля смолкает – как отрезало. От неожиданности роняю мензурку, и вариометр вдребезги разлетается на металлической палубе отсека.

Но мне уже не до прибора. С подвесных коек спрыгивают матросы. У каждого на лице тот же вопрос, что и у меня: в чем дело?

В люк влезает Шестаков. Он был наверху и еще из люка громко шепчет: «Караван!»

Наконец-то! Лица ребят оживляются, расправляются плечи, как будто все мы собираемся ринуться в кулачный бой. Взоры обращены к центральному посту.

Длинный сигнал ревуна – срочное погружение. Мы уходим под воду. Лица мрачнеют. Кое-где недовольное ворчание: почему скрываемся, почему не атакуем караван? Ведь в ночное время атака из-под воды с помощью перископа невозможна.

И вдруг все, как по команде, пригибают головы. Бледнеют лица. Над головой явственно слышен шум: бум, бум, бум… Он стремительно нарастает. Это винты вражеского корабля. Заметили нас? Будут бомбить?

Минуты тягостного ожидания. Долго рыщут немецкие катера и миноносцы над нами, но так и уходят ни с чем. Мы облегченно вздыхаем: разошлись, так сказать, левыми бортами, красными огнями.

Узнаем причину срыва атаки. Оказывается, мы попали под миноносец, и, не погрузись мы вовремя, он таранил бы нас.

Вот так: первая встреча с врагом и первая неудача. Впрочем, хорошо, что хоть головы на плечах остались. А встречи еще будут.
 

7 марта.

Еще сутки под водой. Насколько стремительны были минуты встречи с караваном минувшей ночью, настолько же медленно тянется время сейчас. Горизонт снова безнадежно чист.

Днем откуда-то, очевидно с берега, в нас пальнули парой ныряющих снарядов. Стреляли на авось. Но ощущение не из приятных.

Женька Ефремов, наш радист, резюмирует:

– Как бичом по стаду коров.

Ефремов пришел на лодку вместе со мной. До войны он работал администратором в каком-то театре, и это наложило известный отпечаток на характер Женьки. Он знает наизусть массу монологов из разных пьес и охотно демонстрирует свои способности перед матросами.

Но сегодня и Женькины таланты не помогают. Матросы под впечатлением вчерашней неудавшейся атаки хмуро молчат на своих постах.

Вечером всплываем. Море относительно спокойно. Чистое небо сверкает звездами. Удивительно крупными кажутся они здесь, на Севере. И какими-то близкими, ощутимыми. Луна растянула свою яркую, волнующуюся дорожку через все море. Мы без конца перескакиваем ее и никак не можем пересечь. Глухо ворчит дизель, чуть слышимый за шумом волн. Белые султаны пены взлетают над носом. Кажется, что это какое-то животное приподнимает косматую голову и вглядывается в темноту, туда, где притаился враг.

Красиво сегодня море, на редкость красиво. Но мы на лунной дорожке, как на ладони. Прекрасны всполохи северного сияния – красные, голубые, оранжевые, но от них слишком светло вокруг. И получается, что лучше всего, когда небо в тучах, а на море – солидная волна. Так спокойнее.

И снова зарядка аккумуляторов: холодное ядовитое испарение кислоты и замеры, замеры, замеры… Но сегодня я начеку и стараюсь не пропустить сообщений с мостика. Может быть, снова повезет, и мы наконец перехватим караван? Но пока сообщения безрадостные: «Справа по траверзу мотобот с огнями», «Прямо по курсу моторная шхуна». Мелочь….

Звякает машинный телеграф. Дизель останавливается. В лодку проникают звуки моря: плеск волн, журчание воды в надстройке. Завыл гребной электромотор. Мы остаемся в надводном положении. Уже поэтому становится ясно: дело будет!

В отсек протискивается Анатолий Чекорев. Он сигнальный с вахты. Все бросаются к нему с общим вопросом: что там, наверху?

– Караван! Транспорты и конвой! Сейчас выходим в атаку!

По отсекам прокатывается сигнал боевой тревоги. Он бьет по нервам, захватывает дыхание, сжимает в пружину каждый мускул. Матросы быстро разбегаются по боевым постам, и в лодке устанавливается та особая, суровая тишина, которая всегда предшествует бою.

Я смотрю сквозь глазок в переборке на людей в центральном посту. Собственно, вижу я одного боцмана, он ближе всех ко мне и загораживает других. Потапин уже спустился с мостика и стоит у горизонтальных рулей на случай срочного погружения. Оно так или иначе неизбежно. У боцмана напряженное и даже какое-то злое лицо. А его руки на рукоятках рулей побелели в суставах.

В центральном посту тишина, как и в наших отсеках. Из переговорной трубы лишь изредка доносятся слова команд: «Лево руля», «Так держать!», «Приготовить аппараты к выстрелу!» Команды произносятся вполголоса, но резко и властно. И я невольно удивляюсь перемене, происшедшей с командиром. От его обычной мягкости и медлительности не осталось и следа.

Торопливо защелкал гирокомпас, катушка его описывает длинную циркуляцию. Увы, я не вижу того, что происходит сейчас наверху, и только могу представить себе, как наша лодка, прочертив крутую дугу, ложится на боевой курс. Там, прямо по этому курсу, – вражеские корабли, вернее, один из них, избранный целью. Только бы что-нибудь не сбило нас с этого курса, как в прошлый раз. Ох, уж эти вражеские эсминцы. У них акустика, как у гончих псов.

Из переговорной трубы доносится глубокое и протяжное:

– Аппара-а-а-а-аты…….

И короткое, резкое:

– Пли!

Лодка дернулась назад, как будто наскочила на невидимое препятствие. Еще раз. В уши ударил сжатый воздух. Это вышли торпеды.

Мы бросаемся к свободным участкам корпуса лодки и прижимаемся к стальной обшивке: так лучше слышны взрывы торпед. Секунды томительно ожидания, и вот откуда-то издалека, из пучины океана, доносится сдвоенный гулкий удар. Есть!

– Есть! – орет Сережа Пьянков и в избытке восторга дает мощный подзатыльник Шестакову. Но тот даже не замечает этого. Потирая руки и приплясывая, он бормочет скороговоркой:

– Обе вляпали! Слышали? Обе! Это значит – каюк фашисту.

Но веселье кончается быстро. Действительность отрезвляет лучше всякого холодного душа. А действительность – не в нашу пользу. Выпустив торпеды, мы фактически остаемся безоружными перед вражеским конвоем. Остается одно – уходить. Но уйдем ли?

Мы погружаемся и медленно пробираемся в сторону открытого моря. И снова тишина, тревожная тишина ожидания, и один невысказанный вопрос на языке у каждого: будут бомбить или нет? Только неугомонный Махов, сидя у переборки, подмигивает нам и поет шепотом, безжалостно перевирая слова из известной песни:

       Эх, как бы дожить бы

       Да к Райке сходить бы!

От этого чудачества становится легче на душе, и я преисполняюсь великой благодарностью к неунывающему мотористу.

Мы готовимся к бомбежке, и все-таки взрыв первой глубинной бомбы застигает нас врасплох. Он грозно грохочет по левому борту, заставляя вздрогнуть лодку и наши сердца.

– Задраить переборки! Приготовить аварийный инструмент! – доносится из переговорной трубы.

Махов сразу делается серьезным. Он исчезает в дизельном отсеке, бросив нам напоследок:

– Держись, ребята!

Переборка с лязгом захлопывается, отрезая наш отсек от кормовых помещений лодки. Мы остаемся втроем и, случись что, можем рассчитывать только на свои силы.

Я смотрю на ребят. Внешне они спокойны, даже как-то подчеркнуто спокойны, но я вижу, какие бледные вытянутые лица и у Шестакова и у Пьянкова, как нервно вздрагивают их руки, готовящие аварийный инструмент, и знаю, что сердце каждого бьется сейчас так же гулко, как и мое.

Мы не успеваем справиться с заданием, как новый, нестерпимо звонкий удар обрушивается на наши головы. Кажется, весь мир раскололся на части и в куче обломков стремительно валится куда-то вниз. Гаснет свет, и в абсолютной тьме что-то падает, рвется, скрежещет. Еще удар, еще…

Неведомая сила отрывает мои руки от стойки гирокомпаса, а тело, ставшее вдруг неимоверно тяжелым и непослушным, вжимается в борт, как в резиновую подушку. Но я не чувствую боли, занятый одной мыслью: неужели конец?

Взрывы стихают, удаляясь по левому борту. Лодка кончает свое стремительно падение в пучину океана и выравнивается. Вспыхивает свет. Все вокруг принимает обычный почти будничный вид.

С палубы отсека, усыпанной пробочной крошкой с подволока, поднимается Шестаков.

Прямо над нами прошел, – говорит он. – Похоже, нащупали, гады!

Шестаков испытующе смотрит в подволок, как будто пытается разглядеть сквозь стальную обшивку то, что сейчас делается на поверхности. На лбу рулевого темнеет огромная ссадина, и багровые капли медленно стекают по щеке.

Перехватив мой взгляд, он неожиданно свирепеет:

– Чего уставился, санитар липовый! Давай твой сидор с бинтами!

Ярость Шестакова заставляет окончательно придти в себя. Торопливо достаю сумку с медикаментами: по боевому расписанию я еще и санитар. Вдвоем с Сергеем накладываем повязку на рану Шестакова, а он ворчит как рассерженный пес:

– Понатыкали железяк всяких – никакой жизни нет. Каждый раз обо что-нибудь башку разбиваю. Уж выдали бы шлемы какие-нибудь, как у танкистов, что ли!

Быстро приводим в порядок отсек, убираем сорванные бомбежкой вещи, водворяем на место рычаги кингстонов, сметаем осколки разбитых плафонов и пробочную крошку. Я докладываю обстановку в центральный пост и не удерживаюсь, чтобы не заглянуть туда через глазок. В центральном все те же неподвижные фигуры и сосредоточенные лица. Значит, преследование продолжается и успокаиваться еще рано. Но удивительное дело, после только что пережитого становится много легче. Опасность потеряла свою грозную неопределенность, приобрела реальные черты.

И появилась уверенность в себе: справимся!

Новая серия глубинных бомб глухо рокочет где-то за кормой. Значит, след потерян, и немцы бомбят на авось.

Приоткрывается дверь в пятый отсек, и в отверстие просовывается голова Махова.

– Ну как, братишки, – говорит он весело, – штаны сухие?

– Пошел ты… – беззлобно отругивается Шестаков. – У самого небось поджилки тоже тряслись.

– Да, – говорит Махов, – аккуратненько он над нами прошелся. Еще бы немного… Ну, а теперь все в порядке: фашист на дне, от преследования оторвались, курс – Полярное.

Разговор углубляется в эту интересующую обоих тему и приобретает самый оживленный характер. Я прислушиваюсь и вновь ловлю себя на мысли о нереальности всего происходящего. Ведь только что подвергались смертельной опасности, она еще не прошла – лодка у вражеских берегов и кругом фашистские корабли, но спала напряженность, появился шанс на благополучный исход атаки…

Проходит еще часа три, и по отсекам разносится долгожданная команда: «По местам стоять, к всплытию!».

Настоящее откровенное веселье охватывает матросов. Оживленные лица, смех, даже руки, быстро и споро делающие привычные манипуляции с механизмами, словно бы тоже радуются.

Шестаков так крутанул маховик батарейного вентилятора, что тот взвыл, стремительно обнажив блестящую нить резьбы.

Лодка плавно качнулась и легла на левый борт, затем на правый. Ага, значит мы уже на поверхности. Глухо хлопочет рубочный люк, и на минуту все мы глохнем: снято давление. Мотористы возятся с дизелем, и вскоре дробный грохот его наполняет отсеки. Полный вперед! Курс – Кольский залив!
 

После ужина в наш жилой отсек приходит командир. Он уютно устраивается на койке радиста, а вокруг располагается вся команда, свободная от вахты. Командир рассказывает подробности атаки, говорит о своих расчетах, а маневрах лодки. Его рассказ раздвигает стенки отсека, и мы воочию видим все перипетии того события, участниками которого только что были. А оно, это событие, грандиозно. Фашистский транспорт водоизмещением в восемь тысяч тонн – на дне Баренцева моря. Он затонул сразу, получив две торпеды в правый борт. Мы буквально выхватили его из каравана, охраняемого мощным конвоем, причем, не обнаружив себя. Та бомбежка, под которую мы попали, была случайной. Немецкий миноносец бомбил для очистки совести и ушел ни с чем.

Командир опять прежний, «мирный». Он добродушно улыбается, подтрунивая над «фонарем» Шестакова, но теперь-то я знаю, какой он в бою, какая сила скрывается за этой внешней мешковатостью.

Когда он уходит, Сергей Пьянков восторженно говорит, выражая общее настроение.

– С нашим батей не пропадешь!

… А лодка режет и режет волну, с каждым оборотом винта приближаясь к нашим берегам, нашему дому.
 

Читать дальше
 

Использованные источники

[1] Информация из семейного архива, предоставленная Сенниковой Марией Георгиевной – дочерью бывшего штурманского электрика подводной лодки «М-119» Сенникова Георгия Ивановича.

Дата последнего изменения: 15.03.2023.

Комментарии

Комментариев пока нет.